Алекса́ндр Ива́нович Купри́н. Пу́таница

– Мне ка́жется, никто́ так оригина́льно не встреча́л рождества́, как оди́н из мои́х пацие́нтов в ты́сяча восемьсо́т девяно́сто шесто́м году́, – сказа́л Буты́нский, дово́льно изве́стный в го́роде врач-психиа́тр. – Впро́чем, я не бу́ду ничего́ расска́зывать об э́том трагикоми́ческом происше́ствии. Лу́чше бу́дет, если вы са́ми прочтёте, как его опи́сывает гла́вное де́йствующее лицо́.– I think nobody has ever celebrated Christmas as originally, as one of my patients in the year of 1896, – said Butynsky, a psychiatrist fairly well-known in town. – However, I will not tell you anything about this tragicomic incident. It would be better if you read yourself, as it is described by the main character.

С э́тими слова́ми до́ктор вы́двинул сре́дний я́щик пи́сьменного стола́, где в велича́йшем поря́дке лежа́ли свя́зки испи́санной бума́ги разли́чного форма́та. Ка́ждая свя́зка была́ заномеро́вана и обозна́чена како́й-нибудь фами́лией.With these words, the doctor pulled the middle drawer of his desk, where in the greatest order lay bundles of paper of different formats covered with writing. Each bundle was marked by a number and some last name.

– Всё это – литерату́ра мои́х несча́стных больны́х,– сказа́л Буты́нский, ро́ясь в я́щике.– Це́лая колле́кция соста́влена мно́ю са́мым тща́тельным о́бразом в тече́ние после́дних десяти́ лет. Когда́-нибудь, в друго́й раз, мы её разберём вме́сте. Тут о́чень мно́го и заба́вного, и тро́гательного, и, пожа́луй, да́же поучи́тельного… А тепе́рь… вот, не уго́дно ли вам проче́сть э́ту бума́жку? All this is the literature of my poor patients, – Butynsky said, rummaging in a drawer. – The whole collection is gathered by ​​me in the most meticulous manner over the past ten years. Someday, in another time, we will look through it it together. There is a lot of amusing and touching, and perhaps even instructive in it … And now … now, wouldn’t you please read this paper?

Я взял из рук до́ктора небольшу́ю тетра́дку, испи́санную кру́пным, прямы́м, но неро́вным по́черком. Вот что я прочёл (оставля́ю ру́копись целико́м, с любе́зного разреше́ния до́ктора):

“Его Высокоро́дию г-ну доктору Бутынскому, консульта́нту при психиатри́ческом отделе́нии N-ской больни́цы.
Содержа́щегося в помя́нутом отделе́нии дворяни́на Ивана Ефи́мовича Пчелово́дова
Проше́ние. I took out of doctor’s hands a small notebook, in quarto, written in a large, straight but uneven handwriting. That’s what I read (I leave the manuscript as a whole, with the kind permission of the doctor):
“To His Excellency Dr.Butynsky, the consultant at the psychiatric ward of N. hospital.
From the contained in the aforementioned department nobleman Ivan Yefimovich Pchelovodov
Petition

Ми́лостивый госуда́рь!
Находя́сь уже́ бо́лее двух лет в пала́те умалишённых, я неоднокра́тно про́бовал вы́яснить то приско́рбное недоразуме́ние, кото́рое привело́ меня́, сове́ршенно здоро́вого челове́ка, сюда́. Я обраща́лся с э́той це́лью и пи́сьменно и слове́сно к гла́вному врачу́ и ко всему́ медици́нскому персона́лу больни́цы. Тепе́рь я ещё раз беру́ на себя́ сме́лость проси́ть ва́шего внима́ния к нижесле́дующим стро́кам.
Dear Sir,
Having been already for more than two years in the House of the insane, I have repeatedly tried elucidate the regrettable misunderstanding which brought me, a completely healthy person, here. I appealed for this purpose in writing and verbally to the chief doctor and the entire hospital staff. Now once again I take the liberty of asking for your attention to the following lines.

Убеди́тельно прошу́ вас – дочита́йте это письмо́ до конца́. Пусть вас не смуща́ет, если поро́й вы натолкнётесь на граммати́ческие погре́шности или на невя́зку во фра́зах. Ведь тру́дно, согласи́тесь, сохрани́ть спосо́бность к я́сному изложе́нию мы́сли на письме́, прожива́я в сумасше́дшем до́ме два го́да и слы́ша то́лько брань стороже́й и безу́мные ре́чи больны́х. I urge you to read this letter to the end. Do not be perturbed if sometimes you come across grammatical errors or discrepancy in phrases. It is difficult, wouldn’t you agree, to retain the skill of clear presentation of ideas in writing, if one lives in a madhouse for two years, hearing nothing but curses of the watchmen and insane speech of the sick.

Прошу́ же я ва́шего осо́бого внима́ния потому́, что мне хорошо́ изве́стно, что все психи́чески больны́е скло́нны счита́ть себя́ поса́женными в больни́цу по недоразуме́нию или по про́искам враго́в. Я зна́ю, как они лю́бят дока́зывать это и доктора́м, и сторожа́м, и посети́телям, и това́рищам по несча́стию. Я же прошу́ у вас то́лько факти́ческой прове́рки того, что я сейча́с бу́ду име́ть честь изложи́ть.I ask of your special attention because I am well aware that all mentally ill tend to consider themselves confined at the hospital due to a misunderstanding or the intrigues of enemies. I know how they like to prove it to the doctors, and guards, and visitors, and fellow sufferers. I only ask you for the factual verification of what I’m going to have the honor to present.

Это случи́лось 24 декабря 1896 года. Я служи́л тогда́ ста́ршим те́хником на сталелите́йном заво́де “Насле́дники Ка́рла Ву́дта и К®”, но в середи́не декабря́ си́льно поссо́рился с дире́ктором из-за безобра́зной систе́мы штра́фов, кото́рой он опу́тал рабо́чих, накрича́л на него́, и, не дожида́ясь, пока́ меня́ попро́сят об удале́нии, сам бро́сил слу́жбу.
Де́лать мне бо́льше на заво́де бы́ло не́чего, и вот, в конце́ рождества́, я уе́хал отту́да, чтобы встре́тить Но́вый год и провести́ рожде́ственские пра́здники в го́роде N., в кругу́ бли́зких ро́дственников.It happened on December 24, 1896. I then served as a senior technician at the steel plant “Heirs of Karl Wudt &Co,” but in mid-December strongly quarreled with the director because of the ugly system of fines which he imposed on workers, shouted at him, and not waiting to be asked to leave, quitted the service myself. There was nothing left to do for me at the factory, and now, after Christmas, I left to celebrate New Year and spend the Christmas holidays in the town of N., among close relatives.

По́езд был перепо́лнен пассажи́рами. В том ваго́не, где я помести́лся, на ка́ждой скаме́йке сиде́ло по три челове́ка. Мои́м сосе́дом сле́ва оказа́лся молодо́й челове́к, студент Акаде́мии худо́жеств. Напро́тив же меня́ сиде́л какой-то ку́пчик*, кото́рый выходи́л на всех больши́х ста́нциях пить конья́к. Между про́чим, ку́пчик упомяну́л вскользь, что у него в N. на Ни́жней у́лице, есть своя мясна́я торго́вля. Он также называ́л свою фами́лию; я теперь не могу́ ее припо́мнить с то́чностью, но что-то вроде Сердю́к… Средня́к… Сердоли́к… одни́м сло́вом, здесь была кака́я-то комбина́ция букв С. Р. Д. и К.
* ку́пчик – diminutive and slightly derogatory form of купец (merchant) The train was crowded with passengers. In the car, where I installed myself, there were three persons on each bench. My neighbor on the left was a young man, a student at the Academy of Arts. Across from me sat a little merchant who got off at every big station to drink cognac. Incidentally, this merchant mentioned in passing that he owned a butcher shop on Lower Street in N. He also gave his last name; I can not now remember it with precision, but – something like Serdyuk… Srednyak… Serdolik … … in a word, there was some combination of letters S, R, D and K.

Я так подро́бно остана́вливаюсь на его́ фами́лии потому́, что, е́сли бы вы отыска́ли э́того ку́пчика, он соверше́нно подтверди́л бы вам весь мой расска́з. Он сре́днего ро́ста, пло́тен, с ро́зовым, дово́льно милови́дным, пу́хлым лицо́м, блонди́н, усы́ ма́ленькие, тща́тельно закру́ченные вверх, бо́роду бре́ет.I dwell in detail on his last name because, if you found this merchant, he would completely confirm to you my whole story. He is of medium height, dense, with a pink, pretty comely, plump face; blond hair, and a small mustache, carefully curled up; he shaves his beard.

Спать мы не могли́ и, чтобы уби́ть вре́мя, болта́ли и немно́го пи́ли. Но к полу́ночи нас совсе́м размори́ло, а впереди́ предстоя́ла ещё це́лая бессо́нная ночь. Сто́я в коридо́ре, мы полушутя́-полусерьёзно ста́ли приду́мывать разли́чные сре́дства, как бы поудо́бнее устро́иться, чтобы поспа́ть хоть три или четыре́ часа́. Вдруг акаде́мик сказа́л:We could not sleep, and, to kill time, we chatted and drank a little. But by midnight, we were completely worn out, and had the whole sleepless night ahead. Standing in the hallway, we half-jokingly half- seriously began to invent various means as to how comfortably get to sleep at least three or four hours. Suddenly, the academician said:

– Господа́! Есть великоле́пное сре́дство. То́лько не зна́ю, согласи́тесь ли вы. Пусть один из нас возьмёт на себя́ роль сумасше́дшего. Тогда́ друго́й до́лжен оста́ться при нём, а тре́тий пойдёт к о́бер-конду́ктору и зая́вит, что вот, мы везли́ на́шего психи́чески расстро́енного ро́дственника, что он до сих пор был споко́ен, а теперь вдруг на́чал приходи́ть в не́рвное состоя́ние и что ввиду́ безопа́сности про́чих пассажи́ров его не меша́ло бы заблаговре́менно изоли́ровать.– Gentlemen! There is a great way. I just do not know whether you will agree. Let one of us assume the role of a madman. Then the other should stay with him, and the third will go to the chief conductor and state that we were travelling with our mentally disordered relative, that until recently he had been calm, but now he began to come to the nervous condition, and that for the security of other passengers it would be good to isolate him well in advance.

Мы согласи́лись, что план акаде́мика прост и ве́рен. Но никто́ из нас не выска́зывал пе́рвым жела́ния сыгра́ть роль сумасше́дшего. Тогда́ купчик предложи́л:
– Бросим жребий, господа!
Изо всех трои́х я был са́мый ста́рший, и мне надлежа́ло бы быть са́мым благоразу́мным; но я всё-таки при́нял уча́стие в э́той идио́тской жеребьёвке и… коне́чно, вы́тащил узел́ок из зажа́того кулака́ мясоторго́вца.We agreed that the student’s plan is simple and right. But none of us first expressed a desire to play the role of a madman. Then the little merchant suggested, instantly dispelling our hesitations:
– Let’s cast lots, gentlemen!
Of the three, I was the oldest, and I ought to be the most prudent; but I still took part in this stupid draw and … of course, I pulled the lot out of a butcher’s clutched fist.

Коме́дия с конду́ктором была́ проде́лана с порази́тельной натура́льностью. Нам неме́дленно отвели́ купе́. Иногда́, во вре́мя больши́х остано́вок, мы слы́шали о́коло на́шей двери́ серди́тые голоса́, гро́мко говори́вшие:
– Хорошо́-с… Ну а это купе́?.. Потру́дитесь его отвори́ть!

Вслед за этим слы́шался го́лос конду́ктора, отвеча́вшего в пони́женном то́не и с отте́нком боя́зни:
– Извини́те, в э́том купе вам будет неудо́бно… здесь везу́т больно́го… сумасше́дшего… он не совсе́м споко́ен… The comedy with chief conductor was done with astonishing naturalness. We were immediately given a separate compartment. Sometimes, at the bigger station stops, we would hear irritated and loud voices by our door:
– Very well … What about this compartment? .. Take the trouble to open it!
After this the conductor’s lowered voice would respond, with a tinge of fear:
– I’m sorry, you will not be comfortable in this compartment… a patient is transported there… a lunatic … he’s not quite calm …

Разгово́р то́тчас же обрыва́лся, слы́шались удаля́ющиеся шаги́. План наш оказа́лся ве́рным, и мы засну́ли, насмея́вшись вдо́воль. Спал я, одна́ко, неспоко́йно, то́чно у меня во сне было предчу́вствие беды́. Души́ли меня каки́е-то тя́жкие кошма́ры, и по́мню, что под у́тро я не́сколько раз просыпа́лся от со́бственного гро́мкого кри́ка.The talking would immediately stop, footsteps fade. Our plan was correct, and we went to sleep, after having a good laugh. However, my sleep was restless, as if I had a premonition of disaster in my dream. Some heavy nightmares choked me, and I remember that in the morning I woke up several times from my own loud cries.

Я просну́лся оконча́тельно в де́сять часо́в утра́. Моих компаньо́нов не́ было (они должны́ были сойти́ на одно́й ста́нции, куда́ по́езд приходи́л ра́нним у́тром. Зато́ на дива́не про́тив меня́ сиде́л ро́слый ры́жий дети́на в фо́рменном железнодоро́жном карту́зе и внима́тельно смотре́л на меня́. Я привел свою́ оде́жду в поря́док, застегну́лся, вы́нул из са́ка полоте́нце и хоте́л идти́ в убо́рную умыва́ться.I finally woke up at ten o’clock. My companions were gone not (they were supposed to get off at a station where the train arrived early in the morning). Instead, on the couch across from me there sat a tall red-haired fellow in a uniform railroad cap and stared at me. I straightened out my clothes, buttoned up, took a towel out of a bag and got up to go to the lavatory to wash myself.

Но едва́ я взя́лся за дверну́ю ру́чку, как дети́на бы́стро вскочи́л с ме́ста, обхвати́л меня́ сза́ди вокру́г ту́ловища и повали́л на дива́н. Взбешённый э́той на́глостью, я хоте́л вы́рваться, хоте́л уда́рить его по лицу́, но не мог даже пошевели́ться. Ру́ки э́того до́брого ма́лого сжима́ли меня́ то́чно стальны́ми тиска́ми.
– Чего́ вы от меня́ хоти́те? – закрича́л я, задыха́ясь под тя́жестью его́ те́ла. –Убира́йтесь!.. Оста́вьте меня́!..But as soon as I touched the doorknob the fellow quickly jumped up, grabbed me from behind around the torso and threw me down on the couch. Enraged by this insolence, I tried to get out, I wanted to hit him in the face, but I could not even move. The hands of this good old chap squeezed me in a steel grasp.
– What do you want from me? – I shouted, panting under the weight of his body.– Get out! Leave me!

В пе́рвые моме́нты в моём мозгу́ мелька́ла мысль, что я име́ю де́ло с сумасше́дшим. Дети́на же, разгорячённый борьбо́й, дави́л меня́ всё сильне́е и повторя́л со зл́обным пыхте́ньем:
– Погоди́, голу́бчик, вот поса́дят тебя́ на цепь, тогда́ и узна́ешь, чего́ от тебя́ хотя́т… Узна́ешь тогда́, брат… узна́ешь.At first moments the thought was flashing in my brain: I was dealing with a madman. The fellow however, flushed with the struggle, kept on pressing me down harder and repeated with the evil puffing:
– Wait, darling, they will put you in chain, then you will know what they want from you… Then you’ll know, brother … you’ll know.

Я на́чал дога́дываться об ужа́сной и́стине и, дав вре́мя моему́ мучи́телю успоко́иться, сказа́л:
– Хорошо́, я обеща́ю не тро́гаться с ме́ста. Пусти́те меня́. – “Коне́чно,– ду́мал я, – с э́тим болва́ном напра́сны вся́кие объясне́ния. Бу́дем терпели́вы, и вся э́та исто́рия, без сомне́ния, разъясни́тся”.I began to realize the terrible truth, and giving my tormentor some time to calm down, I said:
– Fine, I promise not to a move. Let go of me . “Of course”, I thought, “there is no use reasoning with this idiot. Let’s have patience, and the whole story, no doubt, will be resolved ”

Остоло́п снача́ла мне не пове́рил, но, ви́дя, что я лежу́ соверше́нно споко́йно, он стал понемно́гу разжима́ть ру́ки и, наконе́ц, совсе́м освободи́в меня́ из свои́х жесто́ких объя́тий, усе́лся на дива́н напро́тив. Но глаза́ его́ не перестава́ли следи́ть за мно́ю с напряжённой зо́ркостью ко́шки, стерегу́щей мышь, и на все́ мои́ вопро́сы я не доби́лся от него́ в отве́т ни слове́чка. At first the mutton-head did not believe me, but seeing that I was lying completely still, he began slowly to unclench his hands, and finally completely freed me from their fierce grip, he sat down on the opposite coach. But his eyes did not cease to follow me with intense vigilance of a cat watching a mouse, and I was unable to get a single word of response to any of my questions.

Когда́ по́езд остано́вился на ста́нции, я услы́шал, как в коридо́ре ваго́на кто́-то гро́мко спроси́л:
– Здесь больно́й?
Друго́й го́лос отве́тил скорогово́ркой:
– То́чно так, господи́н нача́льник.
Вслед за тем щёлкнул замо́к и в купе́ просу́нулась голова́ в фура́жке с кра́сным ве́рхом. Я рвану́лся к э́той фура́жке с отча́янным во́плем:
– Господи́н нача́льник ста́нции, ра́ди бо́га!.. When the train stopped at the station, I heard someone in the corridor of the car asking loudly:
– The patient is in there?
Another voice replied hurriedly:
–Yessir, Master Chief.
After that, the lock clicked and a head in the cap with a red top peered into the compartment . I jumped up towards the cap with a desperate cry:
– Master Chief of the stations, sir, for god’s sake! …

Но в то же мгнове́ние голова́ прово́рно спря́талась, громыхну́л замо́к в две́рце, а я уже́ лежа́л на дива́не, бара́хтаясь под придави́вшим меня́ те́лом моего́ спу́тника.
Наконе́ц мы дое́хали до N. То́лько мину́т че́рез де́сять по́сле остано́вки за мно́ю пришли́… тро́е арте́льщиков. Дво́е из них схвати́ли меня́ кре́пко за́ руки, а тре́тий вме́сте с мои́м пре́жним истяза́телем вцепи́лись в воротни́к моего́ пальто́. But at the same moment the head quickly withdrew, the lock clanked in the door, and I was lying on the couch, floundering under the crushing body of my companion.
Finally we got to N. About ten minutes after the arrival … three porters came in to fetch me. Two of them grabbed me firmly by my arms, and a third together with my former tormentor clutched the collar of my coat.

Таки́м о́бразом меня́ извлекли́ из ваго́на. Пе́рвый, кого́ я увиде́л на платфо́рме, был жанда́рмский полко́вник с безмяте́жными голубы́ми глаза́ми. Я воскли́кнул, обраща́ясь к нему́:
– Господи́н офице́р, умоля́ю вас, вы́слушайте меня́…
Он сде́лал знак арте́льщикам останови́ться, подошёл ко мне и спроси́л ве́жливым, почти́ ла́сковым то́ном:
– Чем могу́ служи́ть?In this manner I was extracted from the car. The first person I saw on the platform, was a colonel of gendarmes with serene blue eyes. I cried out to him:

– Mr. Officer, I beg you, listen to me …
He made ​​a sign to porters to stop, came up to me and asked in a polite, almost affectionate:
– How may I serve?

Видно бы́ло, что он хоте́л каза́ться хладнокро́вным, но его нетвёрдый взгляд и беспоко́йная скла́дка вокру́г губ говори́ли, что он всё вре́мя де́ржится настороже. Я по́нял, что всё моё спасе́ние в споко́йном то́не, и я, наско́лько мог свя́зно, неторопли́во и уве́ренно рассказа́л офице́ру всё, что со мной произошло́. It was clear that he wanted to appear cold-blooded, but his unsteady gaze and a tense crease around the lips were showing that he was keeping his guard. I realized that all my salvation was in a calm tone, and I, as coherently as I could, slowly and confidently told the officer everything that had happened to me.

Пове́рил он мне или нет? Поро́ю его лицо́ выража́ло живо́е, неподде́льное уча́стие к моему́ расска́зу, времена́ми же он как бу́дто сомнева́лся и то́лько кива́л голово́й с тем хорошо́ мне знако́мым выраже́нием, с кото́рым слу́шают болтовню́ дете́й или сумасше́дших. Did he believe me or not? Sometimes his face expressed lively and genuine interest to my story, at times he seemed to doubt, and only nodded his head that well-known to me expression, with which one listens to a chatter of children or lunatics..

Когда́ я ко́нчил свой расска́з, он сказа́л, избега́я гляде́ть мне пря́мо в глаза́, но ве́жливо и мя́гко:
– Ви́дите ли… я, коне́чно, не сомнева́юсь… но мы получи́ли таки́е телегра́ммы… И пото́м… ва́ши това́рищи… О, я вполне́ уве́рен, что вы соверше́нно здоро́вы, но… зна́ете ли, ведь вам ничего́ не сто́ит поговори́ть с до́ктором каки́х-нибудь де́сять мину́т. Без сомне́ния, он то́тчас же убеди́тся, что ва́ши у́мственные спосо́бности нахо́дятся в са́мом прекра́сном состоя́нии, и отпу́стит вас; согласи́тесь, что я ведь во́все не компете́нтен в э́том де́ле.

When I finished my story, he said, avoiding looking me straight in the eyes, but politely and softly:
– You see … I, of course, do not doubt … but really, we received such telegrams … And then … your comrades … Oh, I’m pretty sure you are perfectly healthy, but … you know, you could easily talk to the doctor some ten minutes. Without a doubt, he immediately ascertain that your brain is in the most perfect condition, and will let you go; you see, I am not at all competent in this matter.

Oн был до того́ любе́зен, что назна́чил мне в провожа́тые то́лько одного́ арте́льщика, взяв с меня́ предвари́тельно че́стное сло́во, что я нико́им о́бразом не бу́ду выража́ть на доро́ге своего́ негодова́ния и де́лать попы́ток к бе́гству.He was so kind that he appointed just one porter to be my escort, making me beforehand to give him my word of honor that I will absolutely not express any indignation on my way there and will make no attempts to escape.

Мы прие́хали в больни́цу. Ждать мне пришло́сь недо́лго. Вско́ре в приёмную пришёл гла́вный врач в сопровожде́нии не́скольких ордина́торов, смотри́теля психиатри́ческого отделе́ния, стороже́й и челове́к двадцати́ студе́нтов. Он пря́мо подошёл ко мне и устреми́л на меня́ до́лгий, при́стальный взгляд. Я отверну́лся. Мне почему́-то показа́лось, что э́тот челове́к сра́зу возненави́дел меня́. We arrived at the hospital. I did not have to wait long. Soon the chief doctor came into the waiting room, accompanied by several residents, a caretaker of the psychiatric ward, some guards and about twenty students. He came straight to me and stared at me with a long intent gaze. I turned away. For some reason I thought that this man came to hate me right away.

– То́лько, пожа́луйста, не волну́йтесь, – сказа́л до́ктор, не спуска́я с меня́ свои́х тяжёлых глаз. – Здесь у вас нет враго́в. Никто́ вас не бу́дет пресле́довать. Враги́ оста́лись там… в друго́м го́роде… Они не посме́ют вас здесь тро́нуть. Ви́дите, круго́м все до́брые, сла́вные лю́ди, мно́гие вас хорошо́ зна́ют и принима́ют в вас уча́стие. Меня́, наприме́р, вы узнаёте? – Please, do not worry, – the doctor said, never taking his heavy eyes off me. – There are no enemies here. No one will be after you here.. The enemies are left there … in another city … They will not dare to touch you here. You see, all people around you are good, nice people, many of them know you well and care about you. Do you remember me, for example?

Он уже́ зара́нее счита́л меня́ сумасше́дшим. Я хоте́л возрази́ть е́му, но во́время сдержа́лся: я отли́чно понима́л, что ка́ждый мой гне́вный поры́в, ка́ждое ре́зкое выраже́ние сочту́т за несомне́нный при́знак сумасше́ствия. Поэ́тому я промолча́л. Зате́м доктор спроси́л у меня́ моё и́мя и фами́лию, ско́лько мне лет, чем занима́юсь, кто мои роди́тели и так да́лее. На все эти вопро́сы я отвеча́л ко́ротко и то́чно. He already considered me crazy. I wanted to object to it, but checked myself just in time: I was well aware that any burst of temper, any angry words will be taken as a sure sign of madness. So I said nothing. Then the doctor asked me my name, how old I was, what I did, who were my parents and so on. All of these questions I answered briefly and precisely.

– А давно́ ли вы себя́ чу́вствуете больны́м? – обрати́лся ко мне́ внеза́пно до́ктор.
Я отвеча́л, что я больны́м себя́ совсе́м не чу́вствую и что вообще́ отлича́юсь прекра́сным здоро́вьем.
– Ну да, коне́чно… Я не говорю́ о како́й-нибудь серьёзной боле́зни, но… скажи́те, давно ли вы страда́ете головно́й бо́лью, бессо́нницей? Не быва́ет ли галлюцина́ций? Головокруже́ния? Не испы́тываете ли вы иногда́ непроизво́льных сокраще́ний мышц?– And how long have you been feeling sick? – the doctor addressed me suddenly.
I replied that I was not feeling sick and that I was exceptionally healthy.
– Well, yes, of course … I’m not talking about some serious illness, but … tell me, how long have you suffer headaches, insomnia? Do you have any hallucinations? Vertigo? Do you sometimes experience involuntary muscle contractions?

– Наоборо́т, господи́н до́ктор, я сплю о́чень хорошо́ и почти не зна́ю, что́ та́кое головна́я боль. Еди́нственный случа́й, когда я спал неспоко́йно, – это в про́шлую ночь.
– Это мы уже́ зна́ем, – сказа́л споко́йно до́ктор. – Тепе́рь не мо́жете ли вы мне подро́бно рассказа́ть, что вы де́лали с того вре́мени, когда сопровожда́ющие вас господа́ оста́лись на ста́нции Криворе́чье, не успев сесть на по́езд? Како́е, наприме́р, побужде́ние заста́вило вас вступи́ть в дра́ку с мла́дшим конду́ктором? Или почему́ вслед за э́тим вы набро́сились с угро́зами на нача́льника ста́нции, воше́дшего в ва́ше купе́? – On the contrary, Doctor, I sleep very well, and hardly know any headaches. The only time I slept restlessly was last night.
– This we already know – the doctor said calmly. – Now, can you tell me in detail what you did since the moment when the gentlemen accompanying you failed to board the train in Krivorechye? What, for example, motivated you to start a fight with a conductor? Or why after that you pounced with some threats onto the chief of the station, when he entered your compartment?

Тогда́ я подро́бно переда́л до́ктору всё, что ра́ньше расска́зывал жанда́рмскому офице́ру. Но расска́з мой не был так свя́зен и так уве́рен, как ра́ньше, – меня́ смуща́ло бесцеремо́нное внима́ние окружа́вшей меня́ толпы́. Да, кро́ме того́, и насто́йчивость до́ктора, жела́вшего во что́ бы то ни ста́ло сде́лать меня́ сумасше́дшим, волнова́ла меня́.Then I gave the doctor all the details that previously recounted to the police officer. But my story was not as coherent and as certain as before – I was bothered by an intrusive attention of a surrounding crowd. Besides, the perseverance of doctor, who wanted at any cost to make a madman out of me, bothered me.

В са́мой середи́не моего́ повествова́ния гла́вный врач оберну́лся к студе́нтам и произнёс:
– Обрати́те внима́ние, господа́́, как иногда жизнь быва́ет неправдоподо́бнее вся́кого вы́мысла. Приди́ в го́лову писа́телю така́я те́ма – пу́блика ни за что́ не пове́рит. Вот это я называ́ю изобрета́тельностью.

In the middle of my story the chief doctor turned to the students and said:
– Look at that, gentlemen, sometimes life can be larger than any fiction. Had a writer invented such a plot – the audience would never believe it. That’s what I call ingenuity.

Я сове́ршенно я́сно по́нял иро́нию, звуча́вшую в его́ слова́х. Я покрасне́л от стыда́ и замолча́л.
– Продолжа́йте, продолжа́йте, пожа́луйста, я вас слу́шаю, – сказа́л гла́вный врач с притво́рной ла́сковостью.
I quite clearly understood the irony in his words. I blushed with shame and fell silent.
– Go on, go on, please, I am listening to you, – said the chief doctor with feigned affection.

Но я ещё не дошёл до эпизо́да с мои́м пробужде́нием, как он вдруг огоро́шил меня́ вопро́сом:
– А скажи́те, како́й у нас сего́дня ме́сяц?
– Дека́брь,– не сра́зу отве́тил я, не́сколько изумленный э́тим вопро́сом.
– А ра́ньше како́й был?
– Ноя́брь…
– А ра́ньше? But before I even reached the scene of my awakening, he suddenly stunned me with a question:
– Tell me, what month we have today?
– December – I did not answer immediately, somewhat surprised by this question.
– And what was the before?
– November …
– And before that?

Я до́лжен сказа́ть, что э́ти ме́сяцы на “-брь” всегда́ бы́ли для меня́ ка́мнем преткнове́ния, и для того́, что́бы сказа́́ть, какой ме́сяц ра́ньше како́го, мне ну́жно мысленно назва́ть их все, начина́я с а́вгуста. Поэ́тому я не́сколько замя́лся.
– Ну да… поря́док ме́сяцев вы не осо́бенно хорошо́ по́мните,– заме́тил небре́жно, то́чно вскользь, гла́вный врач, обраща́ясь бо́льше не ко мне, а к студе́нтам. – Не́которая пу́таница во вре́мени… это ничего́. Это быва́ет… Ну-с… да́льше-с. Я слу́шаю-с. I have to say that these months ending in “-ber” had always been a stumbling block for me, and to say which month precedes which I need to name them in my mind starting with August. So I hesitated a bit.
– Well, yes … the order of months, you don’t remember particularly well – said the chief doctor casually, as if in passing, no longer appealing to me but to the students. – Some confusion in time … it’s nothing. It happens … Well … then, sir. I am listening, sir.

Коне́чно, я был непра́в, сто раз непра́в, и сде́лал неприя́тность то́лько самому́ себе́, но эти иезуи́тские приё мы до́ктора привели́ меня́ положи́тельно в я́рость, и я закрича́л во всё го́рло:
– Болва́н! Вы гора́здо бо́лее сумасше́дший, чем я!– Of course, I was wrong, a hundred times wrong, and made ​​a trouble only to myself, but the Jesuitical methods of the doctor made me absolutely furious, and I screamed at the top of my lungs
– Blockhead! You’re much crazier than I am!

Повторя́ю, что это восклица́ние бы́ло неосторо́жно и глу́по, но ведь я не переда́л и со́той до́ли того́ зло́бного издева́тельства, которы́м бы́ли полны́ все вопро́сы гла́в­ного врача́. Он сде́лал едва́ заме́тное движе́ние глаза́ми. В ту же секу́нду на меня́ со всех сторо́н бро́сились сторожа́. Вне себя от бе́шенства, я уда́рил кого́-то по щеке́. I repeat that this exclamation was careless and stupid, but I truly did not even describe a hundredth part of the vicious mockery, which permeated all of the chief doctor’s questions. He made ​​a barely noticeable movement with his eyes. In the same second the guards rushed at me from all sides. Beside myself with rage, I slapped someone on the cheek.

Меня́ повали́ли, связа́ли…
– Это явле́ние называ́ется raptus – неожи́данный, бу́рный поры́в! – услы́шал я сза́ди себя́ разме́ренный го́лос гла́вного врача́́, в то время когда́ сторожа́ выноси́ли меня́ на рука́х из приёмной.I was knocked down, tied up…
– This phenomenon is called raptus – a sudden, violent outburst! – I heard from behind an undisturbed voice of a chief doctor, while the guards were carrying me out of the waiting room.

……………………………………………………………….

Прошу́ вас, господи́н до́ктор, прове́рьте всё напи́санное мно́ю, и е́сли оно́ ока́жется пра́вдой, то отсю́да то́лько оди́н вы́вод – что я сде́лался же́ртвой медици́нской оши́бки. И я вас прошу́, умоля́ю освободи́ть меня́ как мо́жно скоре́е. Жизнь здесь невыноси́ма. I ask you, Doctor, please check everything I have written, and if it proves to be true, then there is only one conclusion – that I became a victim of a medical error. And I beg you, I implore you to release me as soon as possible. Life here is unbearable.

Служи́тели, подку́пленные смотри́телем (кото́рый, как вам изве́стно, – пру́сский шпио́н), ежедне́вно подсыпа́ют в пи́щу больны́м огро́мное коли́чество стрихни́ну и сини́льной кислоты́. Тре́тьего дня́ эти и́зверги простёрли свою́ жесто́кость до того́, что́ пыта́ли меня́ раскалённым желе́зом, прикла́дывая его́ к моему́ животу́ и к груди́.
Та́кже и о кры́сах. Эти живо́тные, по-ви́димому, одарены́…” The orderlies, bribed by the caretaker (who, as you know, is a Prussian spy), daily add huge amounts of poisonous strychnine and cyanide into patients’ food. Two days ago, these monsters extended their cruelty to the point that they tortured me with a hot iron, applying it to my stomach and chest. And about rats. These animals are apparently endowed … ”

——————————————————————————————–

– Что же это тако́е, до́ктор! Мистифика́ция? Бред безу́много? — спроси́л я, возвраща́я Буты́нскому ру́копись. – Прове́рил ли кто́-нибудь фа́кты, о кото́рых пи́шет э́тот челове́к?
На лице́ Буты́нского мелькну́ла го́рькая усме́шка. – What is it, doctor?! A hoax? Delusion of a madman? – I asked, returning the manuscript to Butynsky. – Did anyone check the facts that this man is writing about?
Butynsky’s face flashed a bitter smile.

– Увы́! Здесь действи́тельно произошла́ так называ́емая медици́нская оши́бка, – сказа́л он, пря́ча листки́ в стол. – Я отыска́л этого купца́, его фами́лия Свириде́нко, и он в то́чности подтверди́л всё, что вы сейча́с прочита́ли. Он сказа́л да́же бо́льше: вы́садившись на ста́нции, они вме́сте с худо́жником вы́пили так мно́го ча́ю с ро́мом, что реши́ли продолжа́ть шу́тку и вслед по́езду посла́ли телегра́мму тако́го содержа́ния: “Не успе́ли сесть в по́езд, оста́лись в Криворе́чье, присмотри́те за больны́м”. – Alas! It really was a so-called medical error – he said, putting the papers back in a drawer .– I found this merchant – Sviridenko was his name – and he confirmed absolutely everything that you have just read. He told even more: that after getting off at the station, he and the artist drank so much tea with rum, that they decided to continue the joke and sent a telegram after the train which read: “Missed the train, remained in Krivorechye, do look after the sick.”

Коне́чно, идио́тская шу́тка! Но зна́ете ли, кто оконча́тельно погуби́л э́того бедня́гу? Дире́ктор заво́да “Насле́дники Ка́рла Ву́дта и К®”. Когда́ его́ запроси́ли, не замеча́л ли он и окружа́ющие каки́х-нибудь стра́нностей или ненорма́льностей у Пчелово́дова, он напрями́к отве́тил, что давно́ уже́ счита́л ста́ршего те́хника Пчелово́дова сумасше́дшим, а в после́днее вре́мя да́же бу́йно поме́шанным. Я ду́маю, он сде́лал это из ме́сти.Of course, a stupid joke! But you know who finally ruined this poor man? Director of the factory “Heirs of Karl Wudt &Co.” When asked, whether he and others noticed any oddities or abnormalities in Pchelovodov, he bluntly answered that he had long been considering the senior technician Pchelovodov to be crazy, and lately even raving mad. I think he did it out of revenge.

– Но заче́м же в тако́м слу́чае держа́ть э́того несча́стного, е́сли вам всё это изве́стно? – заволнова́лся я. – Вы́пустите его, хлопочи́те, наста́ивайте!…
Буты́нский пожа́л плеча́ми.
– Ра́зве вы не обрати́ли внима́ния на коне́ц его письма́? Просла́вленный режи́м на́шего заведе́ния сде́лал своё де́ло. Этот челове́к уже год тому́ наза́д при́знан неизлечи́мым. Он был снача́ла одержи́м ма́нией пресле́дования, а зате́м впал в идиоти́зм.– But in this case why keep this poor man, if you know all this? – said I excitedly .– Release him, petition, insist! …
Butynsky shrugged.
– Haven’t you noticed the ending of his letter? The renowned system of our institution has done its job. A year ago this person has been declared incurable. He was first afflicted with a persecution complex and then fell into idiocy.

 

 

 

Вам понравился этот рассказ? Did you like the story?

Please consider making a donation to help me maintain the site.