Владимир Войнович. Роман (трагедия)

Неда́вно я написа́л траги́ческий рома́н из жи́зни эмигра́нтов. Рома́н называ́ется… Впро́чем, я не по́мню, как он называ́ется, я загляну́ в ру́копись и назва́ние впишу́ по́зже.

Recently I wrote a tragic novel on the life of émigrés. The novel is titled… Well, I don’t remember what it is called, I will look at the manuscript and write in the title later.

Хотя́ я писа́л э́тот рома́н приме́рно два с полови́ной года, не могу́ сказа́ть, что́бы я о́чень уж напряга́лся. Рабо́та шла, в о́бщем, легко́.

Though I have been writing this novel approximately two and a half years, I can’t say that it was too hard (‘as if I strained myself much’).  The work advanced quite easily.

Сто́ило мне написа́ть одну́ строку́, как в моём воображе́нии всплыва́ла сра́зу друга́я, а за друго́й – тре́тья. Никаки́х тру́дностей в описа́нии приро́ды и́ли состоя́ния геро́ев я не испы́тывал, да и сюже́т развива́лся как бы сам по себе́.

As soon as I wrote one line, in my imagination the second line would emerge, and after the second — a third one. I had no difficulties in the description of  nature, or inner states of protagonists, and the plot developed as if on its own.

Сюже́т, ме́жду про́чим, просте́йший. Ру́сский писа́тель-эмигра́нт обнару́живает, что жена́ ему́ изменя́ет с его́ ближа́йшим дру́гом худо́жником. Он устра́ивает сканда́л, ей ничего́ не остаётся, как уйти́ к худо́жнику.

The plot, by the way, is super simple. A Russian émigré writer finds out that (his) wife is cheating on him with his closest friend, the painter. He confronts her (‘makes scandal’), and she has no choice but to go to the painter.

Как то́лько она́ ушла́, он понима́ет, что не мо́жет жить без неё ни секу́нды. Он ей звони́т, и она́ неме́дленно возвраща́ется, потому́ что не мо́жет жить без него́. Но, верну́вшись к нему́, она́ понима́ет, что не мо́жет жить без худо́жника.

As soon as she left, he understands that he can’t live a moment without her. He calls her and she immediately returns because she can’t live without him. But having returned to him, she realizes that she can’t live without the painter.

Положе́ние осложня́ется тем, что писа́тель и худо́жник не мо́гут жить друг без дру́га. Все тро́е проклина́ют друг дру́га, попрека́ют и объясня́ются в любви́. Они́ пыта́ются разреши́ть пробле́му по-ра́зному.

The situation gets more complicated because the writer and the painter can’t live without each other. All three curse each other, blame, and avow love. They try to solve this problem in different ways.

То писа́тель выгоня́ет её и́з дому, то худо́жник. Иногда́ она́ ухо́дит сама́ от одного́ к друго́му. Иногда́ ухо́дит от обо́их. Иногда́ писа́тель, бро́сив их обо́их, куда́-то уезжа́ет, но, не вы́держав, возвраща́ется. Друго́й раз уезжа́ет худо́жник.

Now the writer kicks her out of the house, now the painter. Sometimes she herself leaves one for another. Sometimes she leaves them both. Sometimes the writer leaving both of them goes away somewhere but then he can’t stand it and returns. Another time the painter goes away.

Пото́м они́ реша́ют жить втроём и живу́т, страда́я от ре́вности и не́нависти. Пото́м понима́ют, что они́ вообще́ все должны́ разойти́сь. Де́ло конча́ется тем, что они́ собира́ются в мастерско́й худо́жника, все тро́е в стро́гих вече́рних туале́тах. Они́ ста́вят пласти́нку Шуберта и при свеча́х пьют шампа́нское. Шампа́нское, коне́чно, отра́влено.

Then they decide to live all three of them together, and live suffering with jealousy and hatred. Then they understand that they all should totally part ways. At the end they gather in the painter’s studio, all three in formal evening attire. They put on a Schubert record and in candle light they drink champagne. The champagne is of course poisoned.

В двух слова́х тако́й вот рома́н. Я поста́вил то́чку приме́рно ме́сяц наза́д и тут же отнёс ру́копись изда́телю.

In a nutshell, that’s the novel. I finished (‘put a full stop’) about a month ago and immediately brought the manuscript to the publisher.

Вчера́ изда́тель пригласи́л меня́ к себе́. Мы сиде́ли в мя́гких ко́жаных кре́слах у него́ в кабине́те, уве́шанном портре́тами его́ лу́чших а́второв (мой портре́т, разуме́ется, среди́ них), нас разделя́л то́лько журна́льный сто́лик, на кото́ром загла́вием вниз лежа́ла кака́я-то кни́га.

Yesterday the publisher invited me to his place. We were seated in soft leather armchairs in his office decorated with portraits of his best authors (my portrait, certainly, was among them), between us stood a coffee table on which lay some book with the title page down.

Пре́жде чем нача́ть разгово́р, изда́тель предложи́л мне что-нибу́дь вы́пить: ко́фе, конья́к, ви́ски, пи́во. Я попроси́л ко́фе. Он вы́глянул за дверь и распоряди́лся. Секрета́рша внесла́ ко́фе и удали́лась.

Before starting a conversation the publisher offered me something to drink – coffee, cognac, whisky, beer. I asked for coffee. He peered out of the door and made a request. A secretary brought in coffee and left.

Поме́шивая ко́фе, изда́тель посмотре́л на меня́ внима́тельно и сказа́л:
– Слу́шайте, Влади́мир, вы написа́ли потряса́ющий рома́н!
– Да, – сказа́л я смире́нно, – я то́же так ду́маю.
– Когда́ я его́ перечи́тывал, я пла́кал.
– Я то́же,– призна́лся я.

Stirring coffee, the publisher looked at me closely and said,
“Listen, Vladimir, you wrote a terrific novel!”
“Yes,” said I humbly, “I think so too.”
“When I was re-reading it I was in tears.”
“Me too,” I admitted.

– А после́дняя сце́на, когда́ они́ при свеча́х и слу́шая Шуберта, пьют отра́вленное шампа́нское, грандио́зна. В мирово́й литерату́ре ничего́ подо́бного не́ было.
– Да, – согласи́лся я, – мне то́же так показа́лось.

“And the last scene when they are in candle light and listening to Schubert drink poisoned champagne is monumental. Unprecedented in the world literature.”
“Yes,” I agreed, “I thought so too.”

– Но, Влади́мир, послу́шайте меня́ внима́тельно. Де́ло в том, что э́тот рома́н мы уже́ напеча́тали два с полови́ной года наза́д.
– Вы его́ напеча́тали до того́, как я его́ написа́л? – удиви́лся я.

“But, Vladimir, listen to me closely. The thing is that we already published this novel two and a half years ago.”
“You published it before I wrote it?” I was surprised

– Нет-нет, что вы! Про́сто два с полови́ной года наза́д вы написа́ли э́тот рома́н, а мы его́ напеча́тали. Он шёл с о́чень больши́м успе́хом, на него́ была́ отли́чная пре́сса,  вы получи́ли за него́ пре́мию и при получе́нии её вы́ступили с замеча́тельной ре́чью.

“Oh no, far from it. But two and a half years ago you wrote this novel, and we published it. It went with great success, it received excellent press (reviews), you got a prize for it and made a wonderful acceptance speech.”

– Э́того не мо́жет быть, – возрази́л я. – Неуже́ли вы ду́маете, что я уже́ не по́мню, что написа́л?
– Я ничего́ не ду́маю, – сказа́л он со вздо́хом. – Но вот вам ва́ша ру́копись, и вот вам ваш рома́н в напеча́танном ви́де. – Он переверну́л лежа́вшую на столе́ кни́гу и протяну́л мне.

“This can’t be,” I objected. “Do you really think that I don’t remember what I already wrote?”
“I don’t think anything,” he said with a sigh, “but here is your  manuscript and your novel in print.” He turned the book on the coffee table face up and offered it to me.

Мне ста́ло нехорошо́. Я уви́дел, что напеча́танный рома́н, так же как и ру́копись, называ́ется… Сейча́с я не могу́ вспо́мнить, как он называ́ется, но пото́м посмотрю́ и скажу́.

I felt sick. I saw that the printed novel, just as the manuscript is titled … Right now I can’t  recall title  but I will look it up and tell (you) later.

Расстро́ившись, я положи́л в портфе́ль кни́гу и ру́копись и ушёл домо́й, забы́в попроща́ться с изда́телем. До́ма я положи́л пе́ред собо́й кни́гу и ру́копись и стал сра́внивать. Когда́ я чита́л э́то, я пла́кал.

Feeling upset, I put the book and manuscript  into a briefcase and went home, forgetting to say goodbye to the publisher.  At home I placed in front of me the book and the manuscript and started comparing. When I was reading this I was crying.

Интере́сно, что я не про́сто написа́л сло́во в сло́во тот же са́мый рома́н, под тем же назва́нием и с тем же са́мым коли́чеством глав и слов, но да́же зна́ки препина́ния везде́ стоя́ли одни́ и те же. Э́то тем бо́лее удиви́тельно, что зна́ки препина́ния я обы́чно ста́влю где попа́ло.

Interestingly, I didn’t just write word to word the same novel, with the same title, and with the same amount of chapters and words, but even punctuation marks were the same. This is especially surprising because I usually put punctuation marks haphazardly.

Всю ночь я пропла́кал.  Я ду́мал, что же э́то случи́лось? Ведь я ещё не так стар, что́бы быть поражённым столь глубо́ким мара́змом. Два с полови́ной года день за днём, я писа́л э́тот рома́н стра́стно и вдохнове́нно. Я то смея́лся над свое́й вы́думкой, то облива́лся слеза́ми… Я вы́курил ты́сячи сигаре́т и вы́пил цисте́рну ко́фе. У меня́ всё так хорошо́ получа́лось…И что же?

All night long I weeped. I was thinking, what  happened? I am not that old yet to be  affected with such a deep dementia. For two and a half years, day after day, I was writing this novel with passion and inspiration. I was laughing at my fantasy, or showering with tears… I smoked thousands of cigarettes and drank tons (‘a cistern’) of coffee. Everything was going so well for me…  And now what?

К  утру́ я реши́л, что, как то́лько вста́ну, неме́дленно пойду́ к до́ктору. Коне́чно, боле́знь зашла́ далеко́, но должны же быть от неё каки́е-то сре́дства.  Уже́ света́ло, когда́ я наконе́ц засну́л.

By morning I decided that as soon as I get up, I will immediately go to (see) a doctor. Of course, the maladie has gone far but there must be some remedies for it. It was dawn when I finally fell asleep.

Просну́вшись, я свой визи́т к до́ктору реши́л отложи́ть. Я поду́мал, ла́дно, я потра́тил два с полови́ной года впусту́ю, ну и чёрт с ни́ми. Жа́лко, коне́чно, но я не бу́ду тра́тить вре́мя на визи́ты к доктора́м, а сра́зу же приму́сь за но́вый рома́н. Тем бо́лее что у меня́ есть потряса́ющая иде́я, кото́рую я вына́шивал уже́ два с полови́ной года.

Upon waking, I decided to postpone my visit to the doctor. I thought, oh well, I wasted two and a half years on nothing, to hell with them. It’s too bad, of course, but I am not going to waste time on doctors’ visits but will delve into a new novel right away. Moreover, I have a terrific idea, that I have been already nursing for two and a half years.

Сюже́т просте́йший. Ру́сский писа́тель-эмигра́нт обнару́живает, что жена́ ему́ изменя́ет с его́ ближа́йшим дру́гом худо́жником. Он устра́ивает ей сканда́л, она́ ухо́дит, происхо́дят ра́зные други́е колли́зии (я ещё не всё приду́мал), и де́ло конча́ется тем, что все тро́е собира́ются в мастерско́й худо́жника, ста́вят пласти́нку Шуберта и при свеча́х пьют отра́вленное шампа́нское.

The plot is super simple. A Russian émigré writer finds out that his wife is cheating on him with his closest friend the painter. He confronts her, she leaves, other different calamities happen (I haven’t thought of it all yet) but the whole thing ends when three of them gather in the painter’s studio, put on Schubert’s record and drink poisoned champagne in candle light.

Со́бственно говоря́, у меня́ уже́ всё проду́мано,  и года че́рез два – два с полови́ной я, пожа́луй, э́тот рома́н зако́нчу.

As a matter of fact, I have it all figured out, and in about  two — two and a half years
I will, most likely, finish this novel.

1984

This short story is adapted for Level 3 readers by LRTS

Вам нра́вятся мои́ расска́зы? Do you like my stories?                                                    Please consider making a donation to help me maintain the site.